Неточные совпадения
Рассказывала Нехаева медленно, вполголоса, но — без
печали, и это было странно. Клим
посмотрел на нее; она часто прищуривала глаза, подрисованные брови ее дрожали. Облизывая губы, она делала среди фраз неуместные паузы, и еще более неуместна была улыбка, скользившая по ее губам. Клим впервые заметил, что у нее красивый рот, и
с любопытством мальчишки подумал...
Досадно было слышать, как Дронов лжет, но, видя, что эта ложь делает Лидию героиней гимназистов, Самгин не мешал Ивану. Мальчики слушали серьезно, и глаза некоторых
смотрели с той странной
печалью, которая была уже знакома Климу по фарфоровым глазам Томилина.
Печаль ее улеглась мало-помалу, она тверже
смотрела на свое положение; потом мало-помалу и другие мысли прояснили ее озабоченное и унылое лицо. Ее взор останавливался
с какой-то взволнованной пытливостью на мне, будто она ждала чего-то — вопроса… ответа…
— Дурак! Сейчас закроют библиотеку, — крикнул брат и, выдернув книгу, побежал по улице. Я в смущении и со стыдом последовал за ним, еще весь во власти прочитанного, провожаемый гурьбой еврейских мальчишек. На последних, торопливо переброшенных страницах передо мной мелькнула идиллическая картина: Флоренса замужем. У нее мальчик и девочка, и… какой-то седой старик гуляет
с детыми и
смотрит на внучку
с нежностью и
печалью…
Мать
смотрела на сына
с печалью в глазах. Глаза Эвелины выражали сочувствие и беспокойство. Один Максим будто не замечал, какое действие производит шумное общество на слепого, и радушно приглашал гостей наведываться почаще в усадьбу, обещая молодым людям обильный этнографический материал к следующему приезду.
Долго я
смотрел на Машу, которая, лежа на сундуке, утирала слезы своей косынкой, и, всячески стараясь изменять свой взгляд на Василья, я хотел найти ту точку зрения,
с которой он мог казаться ей столь привлекательным. Но, несмотря на то, что я искренно сочувствовал ее
печали, я никак не мог постигнуть, каким образом такое очаровательное создание, каким казалась Маша в моих глазах, могло любить Василья.
Мало-помалу Катя довела его до ужасной
печали и до полного раскаяния; он сидел подле нас,
смотря в землю, уже ничего не отвечая, совершенно уничтоженный и
с страдальческим выражением в лице.
Катя приготовилась, кажется, на длинное объяснение на тему: кто лучше составит счастье Алеши и кому из них придется уступить? Но после ответа Наташи тотчас же поняла, что все уже давно решено и говорить больше не об чем. Полураскрыв свои хорошенькие губки, она
с недоумением и
с печалью смотрела на Наташу, все еще держа ее руку в своей.
Передонов
посматривал на него, и особенно приятно ему было
смотреть, когда Саша стоял на коленях, как наказанный, и
смотрел вперед, к сияющим дверям алтарным,
с озабоченным и просительным выражением на лице,
с мольбою и
печалью в черных глазах, осененных длинными, до синевы черными ресницами.
Любовь Александровна
смотрела на него
с глубоким участием; в его глазах, на его лице действительно выражалась тягостная
печаль; грусть его особенно поражала, потому что она не была в его характере, как, например, в характере Круциферского; внимательный человек понимал, что внешнее, что обстоятельства, долго сгнетая эту светлую натуру, насильственно втеснили ей мрачные элементы и что они разъедают ее по несродности.
Старику стало тяжело среди этих людей, они слишком внимательно
смотрели за кусками хлеба, которые он совал кривою, темной лапой в свой беззубый рот; вскоре он понял, что лишний среди них; потемнела у него душа, сердце сжалось
печалью, еще глубже легли морщины на коже, высушенной солнцем, и заныли кости незнакомою болью; целые дни,
с утра до вечера, он сидел на камнях у двери хижины, старыми глазами глядя на светлое море, где растаяла его жизнь, на это синее, в блеске солнца, море, прекрасное, как сон.
А расправив старые кости, он опустился на камень у двери, вынул из кармана куртки открытое письмо, отвел руку
с ним подальше от глаз, прищурился и
смотрит, беззвучно шевеля губами. На большом, давно не бритом и точно посеребренном лице его — новая улыбка: в ней странно соединены любовь,
печаль и гордость.
Замечание мое поразило его. По-видимому, он даже и не подозревал, что, наступая на законы вообще, он, между прочим, наступает и на тот закон, который ставит помпадуровы радости и помпадуровы
печали в зависимость от радостей и
печалей начальственных.
С минуту он пробыл как бы в онемении, но, наконец, очнулся, схватил мою руку и долго ее жал,
смотря на меня томными и умиленными глазами. Кто знает, быть может, он даже заподозрел во мне агента"диктатуры сердца".
Кругликов
посмотрел на меня
с выражением, в котором смешивалась старая
печаль и тщеславие.
Это не только огорчило, даже
опечалило меня, и я поспешил проститься
с хозяевами ранее обыкновенного, взяв, однако,
с собой обе книги, то есть «Путешествие Младшего Костиса» и «Приключения по смерти», на которые я
смотрел теперь даже
с какою-то ненавистью.
Зрелище было полно такой глубокой и такой красивой
печали, что я невольно остановил лошадь. Микеша тоже остановился и
с удивлением
посмотрел на меня.
С этими словами вновь низринулся ангел на землю и навеки потерялся среди слез ее и крови. И в тяжелой думе онемели небеса, пытливо
смотря на маленькую и печальную землю — такую маленькую и такую страшную и непобедимую в своей
печали. Тихо догорали праздничные кометы, и в красном свете их уже пустым и мертвым казался трон.
И, сами не зная почему, стали серьезны веселые стрельцы, бросили веревки своих беззаботно тилилинькавших колоколов и хмуро,
с неудовольствием на свою непонятную
печаль, слушали дикий рев колокола и
смотрели на обезумевшего кузнеца.
Прочь
печаль, сомненья, слезы, —
Прояснилось солнце вновь!
Снова — грезы, грезы, грезы,
Снова прежняя любовь!
Га, судьба! В тоске рыдая,
Я молился, жизнь кляня,
Чтоб опять любовь былая
Воротилась для меня.
Ты смеялась надо мною, —
Проклял я тебя тогда,
И отбил себе я
с бою
То, что ты мне отняла.
Ну,
смотри же:
с прежней лаской
Смотрит взор тот на меня!
Все исчезло вздорной сказкой, —
Все!.. Ура… Она моя!
Не грустью, не
печалью веяло со стен запустелого жилища былой роскоши и чудовищного своенравия: будто
с насмешкой и сожалением
смотрели эти напудренные пастухи и пастушки, что виднелись на обветшалых дырявых гобеленах, а в портретной галерее потемневшие лики людей старых годов спесиво и презрительно глядели из потускневших резных рам…
И странно мне
смотреть на Наталью Федоровну. Сутулая,
с желто-темным лицом. Через бегающие глаза из глубины
смотрит растерянная, съежившаяся
печаль, не ведающая своих истоков. И всегда под мышкой у нее огромная книга «Критика отвлеченных начал» Владимира Соловьева. Сидит у себя до двух, до трех часов ночи; согнувшись крючком, впивается в книгу. Часто лежит
с мигренями. Отдышится — и опять в книгу. Сосет, сосет, и думает — что-нибудь высосет.
Княжна,
с своею несообразно-длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно
смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и вздохнув,
посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение
печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что́ отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские имения и нижегородские леса). Анна Михайловна,
с преданностью воле провидения и умилением,
смотрела на утонченную
печаль, которая связывала ее сына
с богатою Жюли.
Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца
с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, — кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было
смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою
печаль, чтобы не огорчить умирающего отца.